Сельский передел

Дмитрий Великовский, автор «Эксперт», «Русский репортер»
Ольга Цыбульская, автор «Русский репортер»
Алексей Торгашев, автор «Русский репортер»
Герман Петров, автор «Русский репортер»

В России идет сельскохозяйственная революция. Она вызвана не только бурным ростом производства и прибыльности агробизнеса (лишь за последние полгода мировые цены на зерно выросли на 75%). Происходит в прямом смысле социальная ломка, радикальная смена укладов жизни на земле. Сейчас у нас все неуспешные хозяйства неуспешны одинаково — в них царят опустение, пьянство и уныние на развалинах колхозного строя. А вот успешные хозяйства успешны по-разному. Способов организации жизни ровно столько, сколько в нашей культуре социальных утопий: «дореволюционный» крестьянский быт, «революционная» социалистическая община, «государственно-капиталистическое» мегапредприятие и «капиталистическая» фирма. Который из этих способов жить и работать на земле имеет шансы на будущее?

Крестьянская утопия

Земля: 94 гектара
Количество занятых: 3 семьи
Годовая выручка: 480 тыс. рублей
Расходы: 80 тыс. рублей (ГСМ и запчасти)
Налоги: 10 тыс. рублей

Покровское фермерствует с 1991−го вместе с детьми и внуками, — У меня есть товарищ, фермер. Он говорит: «Вот почему из 200 фермерских хозяйств осталось 14? Это цены виноваты, перекупщики!» А я ему: «Это сами люди виноваты, их непрофессионализм. Ты вообще подсчитывал, сколько зарабатываешь?» «Нет, — отвечает, — потому что тогда страшно станет», — рассказывает главный агроном ставропольского сельхозпредприятия  «Урожайное» Юрий Подрезов, который к перспективам фермерства в России относится скептически.

Была надежда обнаружить новый дух и этику сельского капитализма у российских фермеров: как-никак этот уклад с самого начала перестройки считался наиболее перспективным. Да даже не в перестроечных мечтах дело — фермерский уклад в России сейчас держится прежде всего на мечте, мечте о свободе, о своем хозяйстве, земле, семейном деле.

— Настоящей воли русский мужик не видел никогда. Со времен Столыпина давят его, ставят эксперименты и не дают развернуться. Теперь с меня сказку писать можно. Было у старика три сына. Старший, Борис, в военные пошел — до ге­нерал-майора дослужился. Средний, Иван, в Москву уехал — стал главным инженером в строительной фирме. А младший — «дурак», то бишь я, — в деревне остался, да еще и в фермеры подался.

54−летний Петр Андреевич Косенков из тамбовской деревни Челнаво-Покровское фермерствует с 1991−го вместе с детьми и внуками: обрабатывает 94 га пашни, растит скот и доит коров. У Косенкова 70 голов крупного рогатого скота, из них 25 — дойное стадо. Еще два десятка поросят на откорме, сотня кур да гусей. Называется его крестьянско-фермерское хозяйство красиво — «Вольное».

Еще во времена службы в армии у Петра Андреевича родилась мечта. Срочную службу он проходил радистом в тогда еще братской Польше. Однажды после учений их взвод заблудился. Проплутали солдаты несколько часов в лесу, а под вечер вышли на маленький хуторок.

— Вечерело. Солнышко садилось. И вот в этих закатных лучах увидел я аккуратненький домик, рядом сарай, хлев. Трактор, телега с лошадью. Три молодки коров доят. А по двору ребятишки носятся. Защемило сердце у меня, захотелось и мне такой панской жизнью жить.

Эта мечта засела в душе Косенкова. Да так сильно, что спустя 18 лет, в день, когда объявили на планерке ельцинский указ о фермерах, подал Петр Андреевич, не раздумывая, заявление о выходе из совхоза. Односельчане руками развели. Жил-то Косенков не хуже других. А может, и лучше, потому что водочкой не баловался. К трезвому уму и умелым рукам достаток всегда приложится. «Москвич» купил. В бригадиры выбился. И вот на тебе, в фермеры подался.

— Обозвали меня «му…дрецом». Но препятствий не чинили ни в совхозе, ни на районном уровне. Заявление быстро рассмотрели, кредит на технику дали и 40 га земли выделили, подальше от села.

На краю этой земли Косенков вырыл землянку и с 16−лет­ним сыном Сергеем стал коровник строить для бычков, взятых в совхозе на откорм. До морозов успели и вместе с телятами в него въехали. Зима холодная была — одеяла за ночь пропитывались испарениями и к утру смерзались так, что от одежды не оторвешь. Выдержали. Перезимовали. Отпахались, отсеялись, урожай собрали и сруб для дома привезли.

— Посмотрел я на эти бревна, на Сережку чумазого возле них. И такая тоска на меня вдруг напала. А правильно ли я поступаю, что всю семью сюда тащу из деревни? Дочке Ольге тогда 14 лет было. Наталье — 7, Андрюшке только 5 годиков минуло. А жена моя Валя на сносях — двойню ждали…

Сейчас дом Косенкова, обитый светло-голубым сайдингом, со спутниковой тарелкой под оцинкованной крышей стоит среди полей, как сказочный теремок. Рядом небольшой каменный свинарник. Перпендикулярно ему — кирпичный коровник, в котором отец и сын прожили год.

Чуть поодаль, словно небоскреб, возвышается огромный металлический ангар — зернохранилище. А напротив дома под окнами техника: один гусеничный и три колесных трактора, включая «К-700», Газ-53, сеялка, борона и комбайн «Нива». Все машины потрепанные, видавшие виды: новая сельхозтехника миллионы стоит, фермеру не по карману. Приходится брать б/у. Но и на стареньком комбайне можно показывать неплохие результаты, если работать с умом.

— Прошлой осенью ехал в райцентр — увидел, как по полю с бешеной скоростью носятся новенькие канадские комбайны. Остановился, залюбовался, раззавидовался. Через две недели снова мимо ехал. Гляжу — поле зеленое стоит: «потери» всходы дали. Так что не в технике дело.

В трехстах метрах от «центральной усадьбы», как теперь в шутку называет свой двор Петр Андреевич, отстроился старший сын Сергей. Чуть дальше живет Ольга с зятем Александром. У всех в домах музыкальные центры, холодильники, цветные телевизоры. Правда, спутниковая антенна только у главы семьи, но на то он и хозяин.

Даже в прошлом году, когда стоимость свинины упала до 50 рублей за килограмм, Косенковы умудрились купить для Сергея «УАЗ-Хантер» за 300 тысяч и бетонную ограду для благоустройства двора. Правда, кроме мяса, пришлось продать и двух лошадей.

— В сельском хозяйстве можно зарабатывать, если пахать от зари и до зари. А у нас нацпроект «Развитие АПК» сведен к банальной раздаче кредитов. Ну, купите вы коров. А трудоспособное население где возьмете? Кто ухаживать за скотом будет? Сейчас в селе старики да старухи остались.

Разговоры с местными мужиками кончаются обсуждением былого величия местного совхоза, воспоминаниями о том, что на фермах было «две тыщи» коров, на полях вызревали помидоры с кулак и капуста родилась с голову быка, а в школе учились в две смены. К Косенковым отношение двоякое: с одной стороны, чувствуется уважение, с другой — зависть.

— Мудрец — он и есть мудрец. Как чуял, к чему придем. Да и чего он зря ассоциацию фермеров в районе возглавлял? А сейчас уже так не раскрутишься, — рвет рубаху на груди пьяненький мужичок Евгений.

— Ассоциацию-то возглавлял, да не долго, и вышел из нее со скандалом, когда областное руководство «фермерского союза» аферы с кредитами стали крутить, — вспоминает Косенков. — Многие мелкие коммерсанты — что у нас в области, что по всей России — бизнес с ельцинских фермерских кредитов начинали. Брали денежку на развитие хозяйства, а вместо коров покупали товар и открывали магазины. Легкие деньги. В навозе да в земле никто ковыряться не хочет. Так что нашу семью можно в Красную книгу заносить!

Формально старшие дети Сергей и Ольга, вступив в брак, от родителя отделились и даже часть скота к себе перегнали. На деле же хозяйство остается общим. Петр Андреевич, Сергей, а теперь с ними еще и зять вместе возделывают поле, сообща заготавливают корма. И так же дружно с февраля затягивают потуже пояса, откладывая каждую лишнюю копейку на ГСМ и запчасти. На сезон хуторянам нужно 5 тонн солярки. Если цены на дизтопливо в ближайшие дни не подпрыгнут, то закупка ГСМ на год обойдется в 85 тысяч рублей. Кредиты Петр Андреевич не приемлет, считает ловушкой. Он же занимается всей документацией.

Структура фермерского бизнеса Косенковых проста и скорее напоминает натуральное хозяйство, нежели фирму. Стратегических бизнес-планов нет: хоть и работают на хозяйство три семьи, но оно недостаточно крупное, чтобы не зависеть от превратностей погоды, рыночной конъюнктуры и прочих случайностей.

— Как тут спланируешь? У меня же не цех: сегодня сделал столько деталей, а завтра пущу вторую линию и выпущу в два раза больше. Невозможно так все контролировать.

Даже нельзя сказать, что сегодня я надою 30 литров молока от одной коровы. А вдруг ураган налетел или приболела животина? Или неурожай? Живем без планов, одной надеждой.

Крестьянская пастораль Косенковых внезапно оказалась под угрозой: вот уже год как над фермерами висит судебное решение, по которому у них пытаются отнять землю. В марте 2007−го Косенкова вызвали в суд.

— Я к этому вначале отнесся с юморком, — рассказывает Косенков. — Никогда не привлекался, всю жизнь работал, растил ребятишек. И вдруг в суд попал. Да и суть претензий казалась нелепой: представитель инвестора от имени пяти жителей соседней деревни, не имеющих никакого отношения к арендованному наделу, просит пересмотреть кадастровый учет земель, потому что мой незарегистрированный договор с пайщиками мешает выделению земли!

Через неделю стало не до смеха. Суд обязал Петра Андреевича в пять дней зарегистрировать договор. Но совхоза уже нет и земли у селян нет — собрание учредителей, положенное по закону, не проведешь. Потом выяснилось, что люди, от имени которых был иск, уже год как безземельные, а значит, и судиться не могли. Во все инстанции фермер обращался — нигде не услышали. А дальше стали наезжать приставы, требовать штрафы. Да не через банк, а наличкой. Косенков их визит на видеокамеру записал.

— Брат Иван, который в Москве, строитель, говорит: терпи Петя, это вам в деревне земельные войны в новинку, а у нас тут такое дело каждый день. Обычная рейдерская схема. Уступишь 13 паев — заберут в итоге все!

Мы стоим на границе спорного участка земли. Жирной, сочной, замершей в ожидании вспашки. Дальше начинается территория инвестора. Косенков вздыхает.

— Вот ты давеча все про нацпроект расспрашивал, про новые технологии. А теперь на птичек глянь. Над моей землей кружат, поют, а у них там тишина: в прошлом году они все здесь какой-то дрянью обрызгали. И никакие инвесторы нашу деревню уже не спасут, потому что интересуют их только деньги. Сорвать барыш любыми способами. Хоть нитратами землю выжечь, но выкачать все. А потом ее можно продать, перезаложить. А на людей и деревню им плевать! Я же хочу, чтобы после меня здесь дети и внуки жили.

Социалистическая утопия

Земля: 16 тыс. гектаров
Количество занятых: 1500 человек
Годовая прибыль: 215 млн рублей
Социальные расходы: 43 млн рублей
Средняя зарплата: 12 тыс. рублей в месяц

Может быть, на Белгородчине у Косенкова нашлось бы много подражателей, да только вряд ли им кто-нибудь позволил бы попробовать реализовать их фермерскую утопию. Уж во всяком случае не на землях колхоза им. Фрунзе.

Расположенный в 25 километрах от Белгорода, практически на самой границе с Украиной, колхоз включает в себя семь деревень, объединенных в два сельских образования: Бессоновское и Щетиновское. Это — уникальное место. С одной стороны, крупнейшее хозяйство российского Черноземья, эффективность которого продолжает неизменно расти уже почти полвека вопреки всем экономическим катаклизмам. С другой — время здесь как будто остановилось в эпоху развитого социализма: за несколько десятилетий успешность, нравы, риторика, манера руководства и механизм распределения доходов претерпели весьма незначительные изменения.

Главным козырем своего хозяйства руководство колхоза считает «заботу о человеке». В колхозном бюджете для этой заботы даже есть специальная статья — «соцкультбыт». В прошлом году на «гуманизм» потратили пятую часть своей прибыли — показатель более чем солидный.

«Соцкультбыт» — это содержание восстановленной на колхозные деньги церкви, пожарного депо, машины «скорой помощи», четырех столовых, трех школ, двух детских садиков, библиотеки, дворца молодежи, трех домов культуры, трех духовых оркестров, секций греко-римской борьбы и шахмат, двух футбольных полей и одной команды, тренажерного зала, а также 11 хоровых ансамблей. Сюда же входят льготы колхозникам: в оплате ЖКХ колхоз участвует до 50%, обеды в столовой — по 2 рубля, в поле трехразовое питание — бесплатно, содержание ребенка в детском саду — 5 рублей в месяц, кормят в школе и садике бесплатно.

Как оговорился в разговоре с нами тренер местной футбольной команды Константин Афанасьев, «наша задача — забрать у людей свободное время». За счет колхоза организуются праздники, конкурсы, гуляния, кружки и даже заседания клуба «Для тех, кому за…» — жизнь населения Бессоновки продумана до мельчайших деталей.

Блюстителем традиций служит дважды Герой социалистического труда Василий Горин. Он был впервые избран председателем колхоза 3 февраля 1959 года.

— Колхоз в те времена лихорадило, — рассказывает Горин. — Заезжие председатели сменяли друг друга и, не проработав и года, уходили, как правило, хорошо «хапнув». Двоих даже посадили. Я к тому времени уже 12 лет руководил тремя местными медпунктами, меня все знали. Поэтому, когда райком предложил мою кандидатуру, меня выбрали, причем с овацией. Как сейчас помню то сборище — шум, гам, мужики чуть ли не в зале выпивают. Я встал и говорю: «Друзья, благодарю за доверие и аплодисменты, но вы не очень-то радуйтесь. Вот вы сидите здесь, многие навеселе, а у кого-то и совесть нечиста. Теперь все будет по-другому: ни воровства, ни пьянки я не потерплю». И вышло-то по-моему.

Здесь все до сих пор выходит по-горински. Справиться с классическими российскими пороками председателю удалось с помощью жестких мер, личного примера и внедрения системы хозрасчета, которой колхоз придерживается и поныне. Для всех видов работ были рассчитаны свои «нормативы прилежания», превышая которые работник получает квартальные премии, сумма которых впоследствии влияет на размер годовой премии и, как их здесь называют, «дивидэндов» (т. е. доли колхозника в годичной прибыли хозяйства). У свинарок учитываются ежедневный привес свиней, смертность поросят, расход кормов; у водителей — километ­раж, расход горюче-смазочных материалов, количество использованных для ремонта запчастей. У доярок считают одни показатели, у строителей — другие, а у растениеводов — третьи. Сэкономил колхозный бензин, не дал свиноматке лечь на поросенка — увеличил колхозную прибыль, жди премии. В свою очередь доход руководителя бригады или цеха зависит от успехов его команды, что, естественно, заставляет всякого начальника пристально следить за эффективностью работы подчиненных.

Вдобавок используется система оценок, ежедневно выставляемых руководством каждому колхознику, так сказать, «за поведение»: 1 — передовик; 2 — норма; 3 — плохо; 4 — серьезный проступок; 5 — исключение из колхоза. Пришедший на работу подшофе автоматически получает «четверку». Две «четверки» за год — лишение всего заработка, кроме оклада (который, как правило, составляет меньше половины годового дохода колхозника).

— Давно уже у нас «с запашком» работать не ходят, — радуется Горин. — Если человек с похмелья (всякие ведь бывают обстоятельства), он на работу даже не сунется: придет, когда проспится. И воровать им невыгодно: у себя ведь крадет — у него у самого же показатели за смену хуже будут.

Слова председателя косвенно подтвердил и сварщик Толик, встреченный нами на колхозной пашне (во время сева работать в поле приходится всем колхозникам, чья повседневная работа может подождать). В прошлом году счастливый обладатель двух машин («копейки» и «пятнадцатой») Толик, по его словам, заработал около ста тысяч.

— Ну ты сам подумай, вот украду я у колхоза мешок комбикорма. Стоит он рублей 300, да и поросенку его надолго-то не хватит. А если поймают меня? Всего лишат — премий, дивидэндов, а то и выгонят с колхоза-то. Тогда ни пенсии, ни льгот. Ага. На фига ж мне такой «золотой» мешок-то?

Как и машина, подсобное хозяйство у колхозников — дело обычное. Но, как с гордостью заявляет Горин, на всех жителей «столицы» Бессоновки и шести ее «провинций» частных коров всего четыре.

— Люди поняли, что держать дома коров невыгодно:

дорого и времени массу съедает. Если посвятить это время работе, больше денег выручишь, а купить что молоко, что мясо можно и у колхоза, в котором себестоимость их значительно ниже, — утверждает председатель. — В колхозе и коровники просторные, и корма правильно рассчитаны, а дойка автоматизирована и проходит под музыку — так удои выше получаются.

Не шутит. Музыку коровам действительно ставят. У главного зоотехника по крупному рогатому скоту даже можно переписать диск «Классическая музыка для доильного зала»: Шопен, Глюк, Глинка, Вивальди, Мусоргский…

Впрочем, проблемы есть и в благополучном колхозе. В отличие от большинства совхозов и колхозов, которые после распада Союза разделили имущественные и земельные паи между своими членами, колхоз им. Фрунзе избежал «собственнических» веяний времени. В результате у колхозников нет ни права на приватизацию занимаемой ими жилплощади, ни свидетельств на земельные паи. Соответственно уходящие из колхоза теряют все — квартиру, льготы, паи. По наследству тоже передать ничего нельзя. Все попытки добиться документов через суд и прокуратуру оканчиваются провалом — по мнению «оппозиционеров», ни судьи, ни прокуроры не хотят идти против столь известного в области человека, как дважды Герой социалистического труда Василий Горин.

Многие противники Горина убеждены, что главной причиной, по которой председатель не хочет идти навстречу людям в вопросах недвижимости, является страх: он боится, что, если даст им больше имущественных прав, коллективное хозяйство попросту расползется на отдельные частные лоскуты, а затем будет перекуплено различными бизнес-структурами.

Горин прав в том, что большинство из тех, кто захочет реализовать свою фермерскую утопию, кончат тем, что будут вынуждены перепродать свои паи более крупным производителям: он верно чувствует, что далеко не все колхозники способны на подвижничество и лишения Косенкова. Но тогда гармония созданного им герметичного мира будет окончательно подорвана. А что будет после того, как Горин оставит свой пост? Ведь созданная им система колхозного счастья работает только благодаря уникальности бессоновского председателя и вряд ли надолго его переживет.

Утопия госкапитализма

Земля: 90 тыс. гектаров
Количество занятых: 9 тыс. человек
Зарплата (в зависимости от сезона): 2–20 тыс. рублей в месяц

Краснодарское ЗАО «Фирма “Агрокомплекс”», которому, помимо всего прочего, принадлежит 90 тыс. гектаров земли, — одно из крупнейших агрообъединений в России, точнее, третье по величине. Своего рода образец — как по размеру, так и по эффективности. «Агрокомплекс» появился в 1993 году в результате слияния двух предприятий. Практически ежегодно фирма покупает какого-нибудь очередного банкрота и возвращает его к жизни. Сейчас в состав холдинга входит 9 сельхозпредприятий, у него свой сад, консервный завод, 9 птицеводческих фабрик, 2 элеватора, мельница, производство комбикормов, 2 маслозавода, крупяной завод, мясокомбинат, молокозавод, хлебозавод, кондитерский цех и торговая сеть из 160 точек по всему краю, включая Краснодар.

— Это мясо и молоко, — агроном Юрий Амерев машет рукой в сторону поля, — а это булки, — машет он в другую сторону.

«Мясо с молоком» — это люцерна, которую выращивают для комбикорма, а «булки», разумеется, пшеница. Под пшеницу в «Агрокомплексе» отдана половина посевных площадей.

Благостное впечатление производят не только поля, но и сам райцентр (станица Выселки). Гостиница на цент­ральной площади — с рестораном, боулингом и прочими удовольствиями. В ней останавливались Алла Пугачева и Филипп Киркоров: их сюда Александр Ткачев приглашал, губернатор Краснодарского края и уроженец этих мест, поэтому звезды здесь выступали бесплатно. Губернатор раньше в «Агрокомплексе» был замдиректора, а сейчас председатель совета директоров — Николай Ткачев, отец губернатора. Это все, конечно, ни для кого не секрет и даже не предмет для недовольства: «Агрокомплекс» имеет административный ресурс — так почему бы не пользоваться им на благо селянам?

Но именно из-за этого преимущества жизненный уклад в этих местах мало чем отличается от прежних советских времен. И проблемы здесь тоже как отголоски индустриализации СССР: нехватка людей на селе — такое же общее место, как низкие зарплаты бюджетников. Правда, на Кубани сейчас дефицит рабочей силы стал еще заметней из-за Олимпиады в Сочи. Поэтому никакой патриотической гордости по поводу Сочи Юрий Амерев не испытывает.

— Там на стройке разнорабочий за две недели зарабатывает, как я за месяц, — объясняет он причину дезертирства механизаторов с родных полей.

За месяц агроном Амерев с 28−летним стажем работы зарабатывает 15 тыс. рублей, механизатор во время сева или уборки, работая по 12–14 часов в день, — до 20 тыс. рублей. На теп­лой Кубани в году 8 месяцев работы, 4 — простоя. Зимняя зарплата механизатора — 2 тыс. рублей. Жить на такие доходы 4 месяца не хочет никто.

— Вроде договорились, чтоб кубанцOв на работу не брать, — делится секретом Амерев.

— Мы продаем муку — у нас свой мельничный комбинат; хлеб и пирожные — у нас своя пекарня; мясо и колбасу — у нас свой завод, и продаем мы это все через свои магазины в крае. То есть мы зерно продаем не как зерно, а как готовые продукты, — говорит Андрей Матренин, директор предприятия «Дружба» — самого большого подразделения «Агрокомплекса».

— А если вы сейчас будете заниматься только пшеницей, а от остального откажетесь?

— Это может обернуться катастрофой, продовольственной зависимостью. Надо, чтобы было все — у нас в «Агрокомп­лексе» нет только своей соли и своего ржаного хлеба: жарко слишком, рожь тут не растет, — объясняет Матренин.

Поэтому экономику агрохолдинга понять сложно, он непрозрачен: слишком много разных производств, не организованных как бизнесы. В том числе трудно отделить производство от социальной политики. Такие хозяйства осторожно вводят новшества, почти не сокращают штат, не ввозят импортную технику — работают на отечественной.

— Я считаю, что у относительно небольших хозяйств перспективы гораздо выше, чем у агрохолдингов, — уверен Валерий Зайцев, владелец четырех сельхозпредприятий в Ставропольском крае. — Именно из-за того, что работу невозможно проконтролировать так, как на конвейере. Сидит Потапенко (президент агропромышленного холдинга «Разгуляй» Игорь Потапенко. — «РР») в Москве и не знает, что его ситуация напрямую зависит от того, в каком состоянии Ваня сел за трактор. Скажем, едет этот Ваня на тракторе стоимостью 150 тысяч долларов с сеялкой в 100 тысяч евро и попадает в канаву, и эти сеялка и трактор приходят в негодность из-за его разгильдяйства. И, конечно, должен быть в хозяйстве один человек, который знает, что у Вани с детьми, как он с женой живет… Может быть, ему всего-то нужно завезти сено в личное хозяйство, но это конкретное дело обязательно нужно сделать. Это чувствовать надо. А в этих крупных холдингах… У нас есть пример — «Агрос». Потанин взял на территории края 5 хозяйств с бюджетом в сотни миллионов долларов. Бюджет составляется в Москве, здесь немножко корректируется, потом опять отправляется в Москву. А Москва вообще не понимает, что здесь делается. Год-два-три, нерентабельно — продали.

Капиталистическое предприятие

Земля: 6000 гектаров
Количество занятых: 103 человека
Норма прибыли: 30%
Зарплата: 10–16 тыс. рублей в месяц

— Люди думают, что здесь как в Стране дураков: бросил монетку — и сразу выросло денежное дерево… — говорит Валерий Зайцев, владелец четырех сельхозпредприятий в Ставропольском крае. — А на самом деле все совершенно иначе. Приходишь в предприятие-банкрот, которое до этого состояния довело руководство. Хотят они в этот момент только денег, винят во всем диспаритет цен, высокие цены на нефть и так далее. Несведущие инвесторы вкладывают деньги, оставляя тот же самый трудовой коллектив со всеми его проблемами: дезорганизацией, отсутствием трудовой дисцип­лины, воровством, некомпетентностью…

Главной бедой нашего сельского хозяйства Зайцев считает непрофессионализм. Довольно тривиальная эта сентенция — а какому делу непрофессионализм не мешает? — по мере знакомства с его хозяйством обретает вполне конкретный смысл.

Валерию Зайцеву 44 года. Офис у него в самом Ставрополе, здесь же мы с ним и встречались, предварительно договорившись через знакомых: в Ставрополе знакомства — двигатель любого начинания, будь то бизнес, устройство ребенка в детсад или поход в поликлинику.

В одном из его хозяйств, «Урожайном», около 6000 гектаров земли — земельные паи жителей, отданные в аренду предприятию, — 180 голов крупного рогатого скота, 172 свиньи, 1100 овец. Из 103 сотрудников только 15 механизаторов, остальные механики, электрики, 20 водителей, скотники. Зарабатывает «Урожайное» на озимой пшенице.

В 2001−м это сельхозпредприятие тоже было банкротом: фискальные долги, долги по зарплате, долги перед кредиторами. Зайцев предложил выкупить долги хозяйства, но поставил условие: «Урожайное» полностью переходит под его руководство. Люди — владельцы земли — на это не пошли и перепродали хозяйство дагестанцам. Но и дагестанцы тоже не оплачивали какие-то долги по налогам, и процедура банк­ротства повторилась… Тогда землю все-таки передали в аренду команде Зайцева, которая сама выясняла отношения с кредиторами (при банкротстве имущественные паи полностью ликвидируются и распродаются для расчетов с кредиторами, но земельные паи остаются у владельцев. — «РР»).

— В отличие от тех, кто просто давал деньги банкротам, мы изучали проблему, — рассказывает Зайцев. — Наводили порядок, делали небольшие вливания, создавали костяк коллектива, поставили своего директора, взяли специалистов. В «Урожайном» нужно было сделать две вещи: восстановить технику — она была в ужасном состоянии — и контролировать обязательные технологические мероприятия, которые тоже постоянно нарушались. Впрочем, на тот момент уже и мероприятий никаких не проводилось, поскольку денег ни на что не было. Поначалу мы тратили деньги только на покрытие долгов, на ремонт техники и поддержание текущей ликвидности. Все. Через два года пошла прибыль. Стали закупать технику, сейчас техническая база обновилась практически на 90%.

По мнению Зайцева, перейти на наем техники — самая большая из возможных ошибок.

— Во-первых, мы лишаем своих работников заработка.

Во-вторых, эти деньги просто уходят в никуда, а могли бы пойти на покупку собственных машин. Ведь техника является обеспечением банковского финансирования. Сейчас программа долгосрочного кредитования Россельхозбанка позволяет думающим хозяйствам спокойно брать технику в кредит. Мы этими кредитами постоянно пользуемся — нужно только отдавать себе отчет, сколько можешь взять.

Сейчас заработанных хозяйством «Урожайное» денег хватает на то, чтобы у механизаторов годовой доход составлял от 120 до 200 тыс. рублей. Это не только деньги, но и натура — фураж, например. Понятно, что по городским меркам это совсем небольшие деньги. Но для села это нормально. И к тому же сильно облегчает задачу инвесторам: те, кто не хочет жить на селе, отправляются в город, и, значит, не нужно беспокоиться о создании дополнительных рабочих мест.

Секрет успеха предприятий Зайцева в том, что он распространил на сельское хозяйство те же рациональные стратегии, которые применяются в бизнесе. Его сельхозфирмы ориентированы прежде всего на прибыль. Ему не кажется целесооб­разным отвечать на селе за все — за детские садики, клубы, столовые, дороги, коммуникации, преступность. Он готов дать деньги на решение этих проблем, но почему бы не заняться ими тем, кто прямо отвечает за их решение, — поселковой администрации или милиции, например?

Отказ от советских стереотипов — мол, на селе должен быть один хозяин в лице председателя колхоза — не привел к запустению. На многих улицах приличный асфальт, домики чистенькие, кирпичные (здесь, в степной зоне, кирпич дешевле леса), школа-восьмилетка, двухэтажное здание конторы…

— Сельское хозяйство, кроме производства, — это еще и определенный уклад жизни, — говорит Валерий Зайцев.

Но для него уклад — это условие бизнеса, без всяких поч­веннических сантиментов.

— Мы вообще стараемся распродавать все те вспомогательные службы, которые раньше входили в структуру предприятия, — говорит он. — Например, пекарню, дом быта, стройотдел. В «Урожайном» пекарня три года хлеб не пекла. Мы нашли человека, провели модернизацию в рамках хозяйства, а потом отд