«Мир нуждается в российском зерне», — Грег Пейдж, главный исполнительный директор корпорации Cargill

Рост цен на продовольствие на руку его производителям. Грег Пейдж считает, что продовольствие будет дорожать, а Россия может помочь сбалансировать спрос и предложение

Анфиса Воронина
Ведомости

Несколько лет назад Грег Пейдж объехал на автомобиле все Черноземье и южные регионы России. Хотел лично посмотреть, как работают российские крестьяне, объясняет он. Теперь, хотя главным рынком для Cargill по-прежнему остается американский, Пейдж считает, что у России есть все, чтобы сыграть важную роль на мировом рынке продовольствия.

— Что интересного для себя вы услышали в речи нового президента Дмитрия Медведева на Санкт-Петербургском экономическом форуме?

— Он говорил об экономическом эгоизме — раньше я этого выражения не слышал. Это интересная идея: когда страна думает только о себе, этим она наносит вред другим. Я думаю, он призывает к более высокому пониманию экономических целей. Также он говорил о причинах продовольственной инфляции и упомянул биотопливо, но не стал возлагать вину за продовольственную инфляцию только на него. И я подумал: у президента есть прекрасное понимание более глубинных причин продовольственной инфляции. Он говорил не только о решении этой проблемы для России, но и обсуждал эту проблему с нашей делегацией. Я знаю, что премьер-министр Путин убежден в необходимости увеличения производства зерна в России на 30-40 млн т, что поможет во многом смягчить проблему.

— Насколько реально такое увеличение — почти в 1,5 раза по сравнению с нынешним уровнем?

— Мы в Cargill обсуждали этот вопрос — это действительно интересно. Если учесть площади, погодные и климатические условия, финансирование хозяйств, это может занять 7-8 лет. Если посмотреть на число гектаров и качество почвы, если земля пригодна для производства и если будет создана достаточная инфраструктура, достаточные мощности по переработке — при наличии всех благоприятных условий эта цель не кажется мне невыполнимой для российских фермеров. ФАО и ООН прогнозируют, что к 2030 г. мировое производство продуктов вырастет на 50%, а к 2050 г. удвоится. И на Россию придется значительная часть этого увеличения.

— Россия станет более крупным экспортером, чем сегодня?

— В разговорах с другими участниками форума меня удивило, что они не очень охотно воспринимают идею о том, что Россия может стать намного более крупным экспортером зерна, чем сейчас. Я уверен, что мир нуждается в российском зерне, для того чтобы решить проблему спроса и предложения на рынке зерна.

— Одной из причин роста продовольственной инфляции считается быстрый рост потребления в Азиатском регионе. Что вы думаете об идее экспорта российского зерна в Азию через дальневосточные порты?

— Мне не следует об этом говорить, так как Cargill не работает в этом регионе, наша сфера деятельности простирается от Краснодара до Москвы, мы занимаемся Черноземьем и Украиной, но российский президент говорил об этом. Еще один глубоководный порт может легко пропускать 10 млн т [в год]. Но экспортные мощности — одна из самых легких составляющих сельскохозяйственной программы, для их модернизации не требуются огромные средства. Гораздо более сложная проблема — сельхозтехника и железнодорожная инфраструктура.

— Cargill нужны собственные экспортные мощности в России?

— У нас уже есть один небольшой портовый терминал в России (в Ростове-на-Дону, мощностью 30 000 т. — «Ведомости»). В будущем мы надеемся участвовать в экспорте и через глубоководный порт, но в конкретных проектах пока не участвуем.

— Какое место Россия занимает среди глобальных продовольственных игроков?

— В нынешней ситуации каждая страна должна увеличивать производство сельскохозяйственной продукции, даже если и не намного, тогда мы сможем значительно изменить ситуацию. Австралия, Канада, Россия являются очень важными странами, особенно сейчас, но Причерноморский регион нужно рассматривать в целом.

— Вы инвестируете в биотопливо?

— Да, но очень мало. Думаю, в будущем году в производство биотоплива будет инвестировано около 1,5% средств. Это прибыльный бизнес, но мы продовольственная компания. Мы занимаемся производством этанола в Бразилии. Нам это нужно в основном для того, чтобы понять, что происходит в сельском хозяйстве.

— Как нынешние высокие цены отражаются на вашем бизнесе?

— Этот год выдался интересным и для Cargill, и для людей, которые одалживают нам деньги. Мы очень диверсифицированная компания. Для животноводства ситуация очень сложная: выращивать свиней, коров или кур сейчас крайне дорого, для этой части нашего бизнеса повышение цен создало очень большие проблемы. Производство продуктов также требует значительных дополнительных капвложений. Мы закупаем продукцию у фермеров и продаем свой продукт на год или девять месяцев позже, поэтому объем капитала, который Cargill необходимо привлекать для покрытия расходов, резко вырос. Наш элеватор в Краснодаре заполнен зерном за $100 за 1 т. Когда цена дойдет до $300 за 1 т, нам придется занимать, чтобы покрыть разницу.

— Вы заявили, что вложили в России $1,5 млрд.

— Нет. Я сказал, что мы вложили $0,5 млрд, и я не удивилюсь, если мы инвестируем по крайней мере еще столько же в ближайшие 5-6 лет.

— Вы будете инвестировать в новые проекты?

— В настоящий момент это строительство дополнительных мощностей в Ефремове, где мы производим фруктозу, солод, занимаемся рафинацией масел и много чем еще, собираемся вскоре запустить завод комбикормов — это стало нашей базой с большим потенциалом роста. Спрос на продукцию большинства наших клиентов растет более чем на 10% в год, и мы собираемся поддерживать их. Для этого мы собираемся делать дополнительные инвестиции.

— Какая часть операций Cargill приходится на Россию?

— Cargill работает в 66 странах, более 40% инвестиций приходится на США. Доля других стран возрастает с каждым годом, и Россия будут продолжать оставаться частью этой тенденции.

— Является ли российский рынок приоритетным для Cargill?

— Мы работаем в разных регионах: каждый год в каких-то хорошая погода, в каких-то — нет, поэтому наша модель предусматривает работу в как можно большем количестве стран. Это позволяет диверсифицировать риски в интересах владельцев. С другой стороны, мы расширяем сеть и таким образом помогаем нашим глобальным клиентам. В этом плане Россия очень важна для нас. Cargill важно присутствовать и в Аргентине, и в Бразилии, и в России, и в Индии, и в Китае — в этом система Cargill. В России живет 148 млн потребителей, но кроме России для нас важен весь Причерноморский бассейн — он позволяет удовлетворить растущий спрос в других регионах.

— Вы всегда стараетесь развивать все направления вашего бизнеса на каждом рынке? Например, будете ли вы развивать производство мяса в России?

— Я надеюсь, что когда-нибудь мы этим займемся. Когда мы приходим в страны, важные для нас, в некоторых случаях мы занимаемся определенными видами деятельности, иногда — нет. В Австралии, Аргентине, США или Канаде есть нужные ресурсы, которые позволяют нам заниматься производством мяса, в Китае же мы этим заниматься не станем. В России природных ресурсов для агробизнеса в избытке, и я считаю, что большинство бизнесов Cargill могли бы успешно работать здесь, используя местные каналы поставок.

— Вы предпочитаете покупать существующие бизнесы или строить их с нуля?

— В последнее время мы гораздо больше занимаемся greenfield-проектами. Соотношение меняется от года к году: рост компании втрое опережает рост мировой продовольственной отрасли, поэтому исторически мы росли за счет приобретения других компаний.

— Какой путь вам интереснее в России?

— Мы не планируем это от страны к стране. Ведь мы никогда не знаем, когда другая компания придет к нам и предложит приобрести ее бизнес. Когда нас спрашивают, какой процент инвестиций Cargill придется на Китай, Бразилию или Россию, я могу смело сказать: «Не знаю». Нам необходимо прийти в новую страну, запустить новую линию продуктов и реинвестировать капитал. В этом смысле наша бизнес-модель достаточно проста. Идем ли мы только в самые быстрорастущие страны? Нет. Мы продвигались и в странах, где рост очень медленный. Например, это касается производства муки. Мы продолжаем развивать производство муки в США, хотя это не быстро растущий рынок. Азиатский рынок развивается очень быстро, поэтому также является привлекательным.

— В России готовятся новые правила, которые, возможно, запретят переработку замороженного мяса птицы для пищевых целей. Встречали ли вы подобные запреты где-нибудь еще?

— Это, возможно, достаточно технический вопрос, на который я не смогу ответить детально. Но я знаю, что в большинстве стран, где мы работаем, наши каналы поставок позволяют перевозить как свежие, так и замороженные продукты при температуре и 0 градусов, и -20 градусов. Будь это мясо в США или птица в Азии, мы можем транспортировать его при разных температурных режимах.

— Россия — один из крупнейших мировых импортеров сахара-сырца. При этом наша страна постепенно расширяет производство свекловичного сахара. Как это влияет на мировой рынок?

— Это впечатляющий рост, но я не думаю, что соотношение между производством разных видов продукции повлияет на мировой рынок. Сейчас объем российского рынка сахара — около 6 млн т. Бразилия [ежегодно] производит более 60 млн т сахарного тростника.

— Вы один из крупнейших поставщиков сырца в Россию. Есть ли у вас серьезный интерес к другим операциям на российском сахарном рынке?

— У нас есть 25% в Никифоровском сахарном заводе. Как и все подразделения Cargill, сахарное, очевидно, собирается наращивать производство, но мне не известно о каких-то больших проектах или планах по приобретению компаний.

— Вашу марку растительного масла Sunny Gold трудно отнести к лидерам российского рынка. Почему объемы продаж невелики?

— Это лишь один из проектов. Для нас стратегически важно быть и сильным розничным брендом, и сильным производителем. Мы большая, успешная компания, которая сочетает в себе и розничный бренд, и производство, и продажу. Ритейл — лишь малая часть сегмента растительного масла.

— У вас почти нет собственного агропроизводства в России. Вы хотели бы его начать?

— Никогда нельзя говорить «никогда», но, наверное, это случится, если нашим клиентам понадобится какой-то особенный продукт. Обычно мы стараемся работать с фермерами, помогать им приводить свою продукцию в соответствие со вкусами, например, любителей пива: выращивать хороший солод в нужном количестве. Они делают то, что умеют делать лучше всего, — производят продукцию. А мы — то, что лучше удается нам: перерабатываем их продукцию, обеспечиваем безопасность продуктов, работаем над инновациями, взаимодействуем с упаковочными компаниями, занимаемся маркетингом, брендингом. Мы относимся к своей работе — обеспечению каналов поставок — очень серьезно, но мы стараемся не заниматься чужой работой.

— Существует ли единая модель, по которой вы работаете с фермерами в разных странах?

— Если я скажу, что она везде одинаковая, это будет неправильно. В последние пару лет в США люди стали выступать резко против трансжиров. Поэтому Cargill начала работать с фермерами в Канаде и США, чтобы производить конкретный вид рапсового масла. Мы закупаем это сырье, перерабатываем его и поставляем в рестораны круглый год. У нас есть программа по выращиванию овса в Аргентине. Мы предлагаем фермерам гарантированную цену (в отличие от других культур, которые они выращивают), заключаем с ними контракты на определенные количества продукта. В некоторых странах мы поставляем генетический материал фермерам, которые занимаются выращиванием и содержанием скота.

— Каков объем вашего бизнеса в области нефти и газа?

— Cargill занимается трейдингом на рынке электроэнергии, природного газа и нефтепродуктов. Так как у сельского хозяйства и энергетического сектора много общего, наши познания в области энергоносителей пригодились в нашем сельскохозяйственном бизнесе. Главный объект инвестиций Cargill — продуктовый сегмент сельскохозяйственного рынка. Наши скромные инвестиции в энергетическом секторе являются важной частью общей стратегии Cargill: они помогают нам понять, что происходит в мировой торговле.

— Если верить сайту Cargill, она и в России торгует углем и нефтепродуктами. Будете ли вы увеличивать долю инвестиций в этом секторе?

— Это маловероятно. Компания приняла стратегию развития до 2015 г., в ней доля вложений в энергетику и полезные ископаемые примерно такая же, какой она была в 2007 г., но бизнес компании должен к тому времени увеличиться более чем вдвое, и я ожидаю, что и этот наш бизнес будет расти, но в неизменной пропорции. Но если, например, нам встретится партнер, который согласится работать с нами, это может измениться.

— Glencore, которая долгое время была известна в России как аграрный трейдер, как выяснилось, помогла создать крупную нефтяную компанию — «Русснефть». Нет ли у вас в России партнеров, о которых широкой публике не известно?

— Насколько мне известно — нет.

— В какой стране наиболее эффективно регулируется сельскохозяйственный сектор?

— Заместитель премьер-министра [Игорь] Шувалов [в речи на питерском форуме] по крайней мере три раза упомянул о важности защиты права собственности. Это очень сильный посыл. Я недавно встречался с банкиром, и мы говорили о том, как важно для покупателей земли создание системы учета сделок по передаче земли. По нашему опыту, только там хозяйство ведется правильно, где люди уверены в своем праве на собственность и праве приобрести дополнительную собственность или продать ее либо получить под нее кредит. Везде, где действуют хорошие законы о правах на собственность, существует и хорошая основа для сельскохозяйственного бизнеса. Есть много других факторов: например, мы ведем дела в странах с хорошей железнодорожной инфраструктурой и в странах с ужасной железнодорожной инфраструктурой. Есть страны с огромными природными ресурсами, где сельхозпроизводство расположено близко к портам, каналы поставок очень короткие, но законодательство представляет значительную проблему. Можно смело сказать, что в мире нет идеального места для сельскохозяйственной деятельности. Но можно сказать и по-другому: я не знаю такой страны, которая, не имея эффективного законодательства, касающегося собственности, создала бы эффективный сельскохозяйственный сектор, даже потратив на это много времени.

— Что еще важно для создания хорошего инвестиционного климата в России?

— Прозрачность, верховенство закона, понятная и хорошо применяющаяся налоговая система, хорошая судебная система. Мы не требуем многого, только обеспечения прав собственности, прозрачности и хорошей налоговой системы. Мы ведем дела и в более проблематичных регионах. Cargill может вложить еще $500 млн, и мы хотим увидеть прогресс в России, прежде всего в госинститутах. То, на что в России потребуется неделя, где-либо еще можно сделать за 20 минут. В сочетании с огромными природными ресурсами это позволит создать замечательный бизнес.

— Выиграет ли российский агросектор от присоединения к ВТО?

— ВТО — это важная организация, она помогает всем людям в мире больше зарабатывать. А если люди будут больше зарабатывать, они смогут лучше питаться, улучшится здравоохранение. У России много преимуществ перед другими странами, которые она должна использовать, а единственный способ сделать это — свободно торговать со всеми остальными. Я и моя компания верим в то, что свободная торговля помогает всем.